Римма Ратникова: «Я в душе глубочайший государственник»

«В этом и был феномен советской прессы – обойти все препоны цензуры и пробиться к читателю»

– Римма Атласовна, вы застали несколько разных эпох – застой, перестройку, постсоветский период, сегодняшнюю реальность после 2022 года. Что вы думаете об этих временах? И есть ли в этом какая-то цикличность, по-вашему?

– Это действительно эпохи, и о каждой из них нужно рассказывать отдельно. Моя трудовая деятельность началась в конце 70-х. Время очень успешное для нашей профессии. Советская журналистика была читаемой и почитаемой, газеты и журналы выходили огромными тиражами, плеяды талантливых журналистов сменяли одна другую. Журналистика тех лет была по сути уникальной. Почему? Потому что, создаваясь в очень жестких условиях цензуры, она была очень качественной, читабельной.

Как-то один из наших молодых министров спросил меня, как финансировалась пресса в советское время. Ответила: «Никак, она была самоокупаемой». – «Как так?» – «Ну вот так вот. Годовая подписка на газету «Комсомолец Татарии» стоила 3 рубля 12 копеек, подписной тираж был больше 110 тысяч, то есть доход газеты – 350-360 тысяч рублей в год. Из них на зарплату журналистов уходило тысяч, наверное, 30-40. Бумага, типографские расходы, доставка почтой, расходы редакции – все вместе это еще, может быть, тысяч 100. А все остальное шло в партийную кассу. Здание «Татмедиа» построено на деньги… ну, нельзя сказать «на деньги журналистов», но на те деньги, которые партия выручала от печатных изданий. Потому что она была их хозяином.

У журналов «Азат хатын» (ныне – «Сююмбике») и «Чаян» тиражи составляли от 800 тысяч до 1 миллиона экземпляров, они распространялись по всему СССР. То есть там доходы вообще были миллионные. Так что, я думаю, и партийные санатории, и многое другое строилось на доходы, которые приходили в партию от прессы. Я не к тому, чтобы в очередной раз «укусить» компартию. Напротив, тогда довольно разумно все было организовано.

В 1989 году я стала редактором «Комсомольца Татарии». В кабинете стоял сейф, набитый книгами. Они назывались... «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой прессе, в радио- и телевизионных передачах». О чем нельзя писать: об оборонных заводах, их местоположении, продукции, которую они выпускают, о военных частях с родами и видами войск – ну, это понятно, жили же в условиях холодной войны. Но в то же время там был и перечень запрещенных имен: Цветаева, Мандельштам, Булгаков, Высоцкий и так далее. То есть была очень серьезная цензура, каждая полоса газеты перед отправкой в печать подписывалась в обллите.

И вот в таких жестких условиях у газет и журналов были огромные тиражи. Причем не навязываемые. Да, было несколько партийных, пропагандистских изданий, на которые подписывались по разнарядке. Не будем их называть. А за всеми остальными люди стояли в очереди и даже устраивали розыгрыши, тянули жребий, кому повезет.

– Мне запомнилась публикация в «Комсомольце Татарии» о «ночных бабочках», кажется, Светланы Бессчетновой. Был тогда подростком, наверное, потому и запомнил, что было неожиданно увидеть такое в советской региональной прессе.

– Вот это и был феномен советской прессы. Обойти все препоны цензуры и пробиться к читателю. Журналисты изощрялись писать эзоповым языком, «вылизывали» свои материалы. «Комсомолец Татарии» вообще был очень смелой газетой. Например, тему группировщиков, так называемого казанского феномена, первой подняла именно «молодежка». Тогда нашим редактором был Анатолий Васильевич Путилов, а моей непосредственной наставницей – Людмила Ивановна Колесникова. За эту тему Путилов, собственно говоря, потом и пострадал.

...И вот пришла другая эпоха. В 1985 году в стране началась перестройка. Первыми в бой вместе с политиками пошли журналисты.

Перестройка принесла неслыханную свободу, об этом либеральном периоде тоже надо отдельно и долго говорить.

«Выступает представитель Фонда защиты гласности* и инструктирует: «Главная задача журналистики – вредить власти»

– Давайте и поговорим. В марте этого года на конференции «Власть и медиа», которая проходила в КФУ, вы сказали, что журналистика 90-х была разрушительным явлением. Можно поподробнее об этом?

– Нет, не совсем так я сказала. Журналистике тех лет навязывали разрушительную функцию. Потому что, согласитесь, в стране была советская идеология, которая казалась такой же мощной, как религия, может быть, даже мощнее, поскольку запретила религию. Надо было демонтировать эту систему, и эту непростую миссию возложили в первую очередь на прессу и телевидение. Журналисты должны были донести до всех, что «в стране – диктатура партии», «СССР – тюрьма народов», история ее – от царей до генсекретарей – «залита кровью», что у коммунистов большие привилегии и так далее.

Для журналистов это было эйфорическое время, они упивались свободой, не осознавая, что рушат одну идеологию, попав под мощное влияние другой, западной пропаганды. Недавно я прочитала где-то, что цель любой информационной войны в том, чтобы довести руководство и население противника как раз до эйфорического состояния. Чтобы у них возникло ощущение, что они участвуют в глобальном, общечеловеческом процессе установления каких-то великих ценностей. И у нас было такое ощущение, что и в нашей стране наконец-то свобода и демократия. Одни журналисты голодали на площадях, тысячи людей могли по их зову выйти на площадь и кричать «Азатлык!». Другие – клеймили их позором и называли сепаратистами.

Мой отец почти двадцать лет работал первым секретарем партии в Кукморском и Мамадышском районах, и он не понимал и не принимал то, что творится в информационном поле. Ведь он посвятил свою жизнь созиданию – поднимал сельское хозяйство, проводил газификацию сел, строил жилье, больницы, детские сады, школы. И вдруг это оказалось ненужным. В детских садах не стало детей, их закрывали, отдавали каким-то компаниям. Главным принципом стало: обогащайтесь! Для него это было непонятно.

– Он вам это высказывал?

– Да, мы постоянно общались.

– И спорили?

– Да. Он, кстати, и не хотел, чтобы я шла в журналистику, принял это только в конце жизни.

Но вернемся к демонтажу ценностей и сознания. В Россию в 90-е приехало множество различных фондов. Американские фонды Карнеги, Макартуров. Фонд Сороса, конечно, он был среди первых и самых-самых. Немецкий фонд Аденауэра. Фонды распространяли книги и пособия, проводили семинары, создавали штаб-квартиры на местах. Очень серьезно работали над формированием другого мышления у журналистов, а через них – у всего населения. Все эти фонды сегодня прекратили свою деятельность в России.

В Москве с телевизионщиками работала организация Internews, ее головная компания зашла к нам с организацией телемостов США – СССР, все на нее прямо молились. Цели – поддержка независимых СМИ, обучение журналистов новым профессиональным навыкам. На их семинары было очень сложно попасть. Многие наши туда ездили – и я побывала как председатель Союза журналистов Татарстана (с 1995 года, – прим. Т-и). Это было зажигательно, это была новая журналистика, о которой мы даже не имели представления. Мы же воспитывались на «перечне запрещенных тем и фактов», о котором я рассказывала.

Не скажу, что весь этот период был такой разрушительный, это было бы неправильно. И те же фонды кое-чему нас научили, к чему нашей стране надо было бы идти эволюционным путем. Но пошли через разрушение, привнесли много чуждого.

Помню, на одном из заседаний Федеративного совета Союза журналистов России выступает представитель Фонда защиты гласности (в 2015 году фонд внесен в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента, – прим. Т-и) и инструктирует: «Главная задача журналистики – вредить власти». Мы в шоке. Как это – «вредить власти»? Это значит – себе вредить. Значит, трамваи не будут ходить, в доме не будет воды, тепла, света, преступность поднимется. И так уже бандиты в асфальт друг друга закатывают.

Выступающий упирается, его задача – научить нас разрушать. В ходе дискуссии приходим к выводу: «Журналист должен критиковать власть». В таком виде это уже нормально, кто бы возражал. Конечно, журналист имеет право критиковать власть. Это зафиксировано в федеральном законе о средствах массовой информации. Причем власть выдержала эту страшную, часто необоснованную, иногда просто нечеловеческую критику. Не знаю, как наши руководители терпели это.

Потом с трибуны выдвигается второй лозунг: «Журналист всегда прав!» В зале опять волна возмущения, я говорю: «Журналисты бывают разные – и на работу опаздывают, и выпивают, и прогуливают, и факты не проверяют, и на третьих лиц работают, деньги за это получают, и так далее. Не может журналист всегда быть прав!» Тоже долго спорим и приходим к выводу: «Журналист имеет право на защиту». Да, имеет, он каждый день выставляет свою работу на всеобщее обозрение, в публикациях не все людям нравится.

И журналистов мы защищали. Я сама выступала в судах как общественный защитник, восстанавливала коллег на работе. Когда одна газета развернула против меня буллинг, я сама подала на нее в суд и выиграла. На нашу газету тоже подавали иски, как и на меня лично.

А «учеба» от Фонда защиты гласности давала богатые всходы. В одной из казанских газет, как рассказывали коллеги, редакционные планерки проходили под девизом: «Мочить, мочить чиновников! Яда, больше яда!»

«В позитивной повестке Казани как бы и не было, даже в прогнозе погоды не упоминалась»

– Вы сказали: не знаю, как нашу критику терпели руководители Татарстана.

– У нас в республике была своя ситуация. Минтимер Шарипович [Шаймиев] заразил всех идеей восстановления утерянной государственности, прав татарского народа. Он вел эту политику осторожно и взвешенно, ведь татар и русских у нас сопоставимое количество. Татароязычные СМИ освещали эту тему крайне остро. Наша «молодежка», выходя с этими идеями на русском языке, еще более обостряла ситуацию. Противоположный фланг занимала «Вечерка». Со стороны федеральных СМИ Татарстан был в информационной блокаде, в позитивной повестке Казани как бы и не было в России, даже в прогнозе погоды не упоминалась. Но про «татарстанский сепаратизм» писали и показывали с фанатизмом. Когда Минтимер Шарипович говорит, что тот период Татарстан прошел по лезвию ножа, – это абсолютная правда.

Вспоминаю, как в 1995 году в Москве проходили Дни культуры Татарстана. Выставки татарстанской продукции, спектакли, масса мероприятий. Привезли туда все самое лучшее, умеем же это делать. А московские журналисты не приходят, мероприятия не освещаются. Анатолий Чубайс, который был председателем оргкомитета Дней, улетел на Дальний Восток из-за какого-то ЧП, других руководителей тоже не видно.

Но мы заранее договорились с председателем Союз журналистов России Всеволодом Богдановым провести в рамках Дней культуры Татарстана пресс-конференцию Шаймиева в Центральном доме журналистов. И вот этот день. В большом зале ЦДЖ – десятки телекамер, зал битком набит журналистами, которые пришли растерзать Президента Татарстана за «сепаратизм» и все остальное.

И вот Минтимер Шарипович досконально, детально, очень располагая к себе, совершенно не теряясь перед этой крайне недоброжелательно настроенной «ордой», рассказывает, рассказывает, рассказывает: никуда мы из России не собираемся, но у нас есть свои интересы, вот наша позиция… Перед столом президиума в рваных джинсах проползает фотокорреспондент, в зале шумно передвигают камеры, соскакивают с мест, перебивая друг друга, задают обидные, нелицеприятные вопросы. Но Шаймиев очаровывает журналистскую братию, лед в зале тает. Информационная блокада – ровно на пару дней – была снята. В тот же вечер все федеральные каналы начинают адекватно говорить о Татарстане, народ спешит на наши спектакли, выставки, гала-концерт.

На самом деле, это хорошо, что были разные позиции. Да и в федеральном центре, если помните, единства не было. Его тоже разрывали противоречия, которые вылились в расстрел парламента в 1993 году. Хороша была ельцинская демократия, правда? Найти свой путь в такой ситуации Татарстану было очень нелегко.

Власть Татарстана смогла выстроить взаимоотношения с журналистами – и со своими в республике, и с федеральными тоже. В 1998 году в Москве Шаймиеву вручали Национальную премию «Серебряный лучник» – за открытость во взаимодействии с прессой. Он сказал тогда пронзительные слова: «Это премия президенту Шаймиеву за победу над самим собой». Конечно, он мог найти пути, чтобы закрыть любое СМИ или снять с работы любого журналиста. Но он победил себя. Время меняло людей.

Власть и журналисты не должны вредить друг другу, они должны конструктивно сотрудничать. Когда в 1998 году мы впервые проводили День печати Татарстана и впервые провели конкурс «Хрустальное перо», тоже ввели специальную номинацию – «За конструктивное взаимодействие с прессой», сейчас она превратилась в «Медиаперсону года». За сотрудничество с властью в те годы приходилось бороться и таким способом.

«Стало ясно, что бескрайней журналистской вольнице приходит конец»

– Как, кстати, появился День татарстанской печати, кто приложил к этому руку?

– Мы начали поднимать этот вопрос в середине 90-х. Меня избрали председателем Союза журналистов Татарстана в 1995-м. Коллеги на съезде поставили много вопросов – по заработным платам, гонорарам. Среди них еще два очень важных: нужно возродить республиканский журналистский конкурс (премия имени выдающегося журналиста Хусаина Ямашева перестала вручаться) и нужно учредить республиканский медиапраздник. Советский День печати, отмечавшийся 5 мая, был любим, но ушел в прошлое.

Пока мы думали, от предпринимательницы Любови Кузнецовой поступает предложение учредить практически коммерческий журналистский конкурс – со спонсорами, с номинациями, которые не только мы, но и наши добродетели предложат, с премиями, которые предприниматели будут вручать своим прикормленным журналистам и так далее. Рассказываю эту идею членам президиума Союза журналистов – они категорически против. Нам бы медаль и премию, а всякие шоу на сцене – это не по-нашенски. Продаваться каким-то спонсорам? Нет, мы такой праздник не хотим.

В общем, мы довольно долго, месяца полтора, эту идею крутили. Несколько раз собирались на заседания, потом придумали название «Хрустальное перо» (это связано со свободой слова, такой же хрупкой, как хрусталь), придумали номинации, чтобы отметить всех достойных журналистов. Районы тоже не забыли. У спонсоров на первый раз деньги взяли, но вмешиваться в конкурсный процесс не позволили.

Когда проводить церемонию награждения? Нужно утвердить День печати. Начались дискуссии. У министра печати Ислама Ахметзянова мы собирались десятки раз. Сначала хотели приобщиться к истокам – первой татарской газете «Нур», которая вышла 5 сентября 1905 года в Санкт-Петербурге. Но сентябрь – начало учебного года, не самое подходящее время. «Давайте летом!» – нет, летом все в отпусках. И однажды Ислам Галиахметович вдруг сказал: всё, заканчивайте дискуссии, День печати будет 19 мая. «Как 19 мая?! Это же День пионерии, мы не хотим в День пионерии!» – «Нет, я завтра же отправляю письмо в Госсовет». И распоряжением Председателя Госсовета РТ Днем печати Татарстана становится 19 мая.

Это оказалось гениальное решение. 19.05 – и 1905. Шифр года, когда появилась журналистика на татарском языке.

– То есть Ислам Галиахметович именно поэтому выбрал эту дату?

– Он не говорил об этом, это мы потом расшифровали, уже через много лет.

– И здесь решили награждать чиновников, которые открыто взаимодействуют с журналистами?

– Да, это было очень актуально. Хотя были приняты и закон о печати и других средствах массовой информации СССР, и закон о СМИ РФ. Причем последний был принят на следующий день после кончины Советского Союза, 27 декабря 1991 года. Это был очень серьезный закон для своего времени, он в какой-то мере заложил даже контуры будущего страны. Была отменена цензура. Было, например, зафиксировано право журналистов делать запросы в органы власти. СМИ очень активно этим правом пользовались, но только власть им особо не отвечала. Вернее, отвечала, если можно было показать что-то хорошее для себя, а если вопросы были слишком болезненные, то просто игнорировала.

В 1997-98 годах Союз журналистов России (наш Союз журналистов Татарстана, кстати, в российский Союз не входил, мы были самостоятельны) провел большую общественную экспертизу под названием «Анатомия свободы слова». Несколько федеральных СМИ отправили запросы в регионы во все ветви власти – первому лицу, в парламенты, правительства, министерства и так далее. Это были замеры по разным параметрам свободы слова: свобода доступа к информации, свобода ее производства и распространения, аккредитация журналистов на мероприятия власти. Предполагалось, что раз у нас есть такой закон, где все прописано, раз есть такие замечательные права у журналистов, то мы получим красивую, в светлых тонах, карту страны. Но карта окрасилась в темно-синие и фиолетовые цвета. Первые три ветви власти признавать таковой четвертую не хотели, то есть прессу на одну доску с собой никак не ставили. Власть оставалась закрытой. А журналистика была свободной от власти и упивалась своей свободой. Разрыв между народом и властью становился уже пропастью...

Но вот опять пришла эпоха перемен. На рубеже веков в стране сменилась верховная власть, началась большая административная реформа. В 2000 году Президент Владимир Путин подписал доктрину информационной безопасности Российской Федерации. Она объемная, пересказать невозможно, это такой свод смыслов – в каком направлении будет развиваться государственная политика в этой сфере. В основных пунктах говорилось о том, что получение от власти важной, жизненно необходимой, точной и четкой информации является конституционным правом граждан. И в то же время стало ясно, что бескрайней журналистской вольнице приходит конец.

В ходе этой административной реформы практически заново были переписаны все основные кодексы законов: налоговый, бюджетный, земельный, водный, воздушный, градостроительный, жилищный, избирательный, гражданский, семейный и так далее. Второй созыв Госсовета РТ, который работал до 2004 года, почти все татарстанские законы привел в соответствие с федеральными, потому что нужно было создавать единое федеральное правовое поле.

«Удивительное дело, в основу этих больших реформ был положен принцип открытости власти»

– А вы впервые избрались уже в третий созыв Госсовета?

– Да, в 2004 году. И на мою долю заместителя Председателя Госсовета досталась реформа местного самоуправления, реформа системы социальной защиты, я как зампред курировала эти профильные комитеты. Да, власть взялась жестко за переустройство страны. Журналисты вскричали: конец демократии, конец свободы слова! В СЖР учредили антинаграду – «Враг прессы», надеюсь, не успели никому отправить. Но, удивительное дело, в основу этих больших реформ в стране был положен принцип открытости власти. Я поняла это, когда глубже погрузилась в тему. То есть власть сказала: людям нужно давать информацию, причем в проактивном режиме, а не так, что они пришли в приемную и просят: расскажите нам про то-то. Тут уже и возможности информационных технологий начали появляться, сейчас все это уже само собой разумеется.

Начали приниматься законы, которые и обеспечивали ту самую открытость власти. В логике Информационной доктрины в 2006-м был принят закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации», в нем заложены основные принципы новой информационной политики. В 2009 году принимается закон «Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов власти и органов МСУ». И в нем прописана... обязанность органов государственной и муниципальной власти давать информацию о своей деятельности, определены меры дисциплинарной, административной, гражданской ответственности за невыполнение этих норм. И даже уголовная ответственность появилась, если информационное бездействие органов власти повлекло какие-то серьезные потери и последствия, как было, например, во время наводнения в Крымске в 2012 году. Из-за того, что местная власть не оповестила людей о грядущей катастрофе, там погибли более ста жителей.

И стало понятно, почему в 90-е журналисты писали – запрашивали информацию, а им ее не давали, – не было у чиновников обязанности давать ответ. Чиновник, если у него нет прописанной в законе обязанности, ничего делать не будет. Ну, то есть если он прямо шибко добрый, он мог пообщаться со СМИ. Но такое случалось нечасто.

В начале 2000-х ситуация изменилась, власть начала открываться. И не только через средства массовой информации. Создание Общественной палаты в стране и регионах, укрепление гражданского общества, поддержка некоммерческих организаций грантами – серьезные шаги. Были созданы общественные советы при органах власти, принят закон о работе с обращениями граждан, где прописана обязанность ответить уже не СМИ, а конкретному отдельно взятому человеку. Законодательный процесс стал открытым, Госдума, Совет Федерации начали вести прямые трансляции своих заседаний, в Госсовете РТ тоже создали такую возможность. Появились «Прямые линии» Президента. Пресс-конференции на всех уровнях стали обычным явлением.

– Сюда же, наверное, и декларирование доходов и имущества госслужащими?

– Да, это тоже, чиновники обязаны ежегодно подтверждать соответствие своих заработков приобретенному имуществу. Те же государственные закупки стали вестись онлайн. Журналисты некоторых изданий специально их отсматривают, чтобы найти, как какое-то министерство закупило туалетной бумаги на 100 тысяч рублей. Хотя ее наверняка для социальных учреждений закупают, а не для уборной министра.

Все это проходило со сложностями, с дискуссиями, но принципы открытости власти внедрялись целенаправленно. Все стало укладываться в законы. Это уже не обллит, где тетенька решает, пропустить материал или не пропустить.

В 2016 году Путин подписывает новую доктрину информационной безопасности. Это уже после воссоединения Крыма. Появились жесткие информационные угрозы. Против России идет жесткая информационная война (как поздно мы это поняли!), на сознание людей воздействуют через те же ЦИПСО, через социальные сети. В 2016-м ответственность за преодоление этих информационных угроз была возложена не только на власть, но и на журналистов. Вот тогда пришло понимание, что нет безграничной свободы. Нет такого – что хочу, то и пишу. И это стало четко регламентироваться, местами законы начали даже походить на инструкции: как действовать в той или иной ситуации.

Конечно, после великой вольницы было трудно к этому привыкать. Но, повторю, возможностей у журналистов сегодня много, уверена, что не все законы журналисты детально знают и не все свои возможности используют. Сегодня можно и вопросы власти задавать, и критиковать ее. Чтобы она становилась сильнее. Очень много брифингов, их проводит каждое ведомство, информация и пиар становятся неразделимы.

– С брифингами для журналистов есть такой момент, как отсутствие эксклюзивности.

– Это так. Поэтому можно никуда не ходить, просто переписывать друг у друга новости, чем, собственно говоря, многие и стали заниматься. Да, журналистам без эксклюзивности не интересно, но информацию-то людям давать надо. Сплошь и рядом сталкиваемся с тем, что десятки раз разъясняли ту или иную новеллу в законодательстве, а до людей она так и не дошла. Здесь уже, наверное, должно включаться наше журналистское мастерство, хотя бы в том, какие вопросы задать на тех же брифингах и как эти новости донести до аудитории.

Ну и, конечно, после 2014 года, и особенно после 2022-го, вновь изменилась сама ситуация. Сегодня мы понимаем, что мы в одной лодке и раскачивать ее никоим образом нельзя. А кто этого не понял, тот ушел в другую дверь.

В начале разговора вы спросили об исторической цикличности. Она есть. Сначала журналистам было жестко, потом стало очень мягко, а сейчас снова довольно жестко. Но 30-35 лет – это слишком мало для цикла.

Вообще исторический циклизм – это больше гипотетическая тема. Есть зарубежные исследования, что исторический цикл составляет примерно сто лет. За это время выдвигается государство-лидер, подчиняет себе всех и потом уходит, поскольку его вытесняет другой лидер. И наша журналистская судьба тоже находится в зависимости от этого цикла. Когда ситуация в мире и в стране меняется, мы меняемся вместе с ней, по-другому мы просто не можем существовать.

Но циклизм – только гипотеза нескольких ученых, все это очень условные понятия. В то же время мы видим, что да, мы развиваемся по спирали – к чему-то возвращаемся, от чего-то уходим. Это, безусловно, есть. А значит, есть шанс в нынешних довольно жестких правовых, политических условиях создавать мощную журналистику для людей.

«Сплю спокойно, никаких бизнесов – ни законных, ни незаконных – у меня просто нет»

– В 1998 году вы пришли в «Татар-информ». Как вам дался переход из молодежной газеты в официальное информагентство?

– Совершенно легко дался, потому что «Молодежь Татарстана» уже не была молодежной газетой. Это было общественно-политическое издание, освещавшее такие темы, как взаимоотношения республики с федеральным центром, восстановление прав народов, проживающих в Татарстане, предоставлявшее слово различным политическим партиям. Причем вели мы эти темы гораздо глубже и серьезнее, чем многие другие. Материалы таких авторов, как Венера Якупова, Талгат Бареев, были нарасхват. Нашим постоянным автором был советник Президента РТ Рафаэль Хакимов, отличавшийся своей жесткой позицией. Нам просто «по молодости» это прощалось.

– Но все-таки газета и информагентство не одно и то же, особенно в те времена?

– Мне ведь пришлось восстанавливать «Татар-информ» после ликвидации. И мы создавали государственное агентство, там вольницы не было, я в душе глубочайший государственник. И то, что мы делали в 90-е именно в Татарстане, было разрушительным лишь отчасти. Да, демонтировали прежнее, но и созидали новое, обсуждали и закладывали основы новой жизни республики и татарского народа.

– Вы на протяжении 20 лет были депутатом Госсовета РТ. С каким чувством приходили в парламент и с каким уходили?

– Когда приходила, в стране шел период больших перемен, путинских реформ. На Татарстане это, естественно, тоже отразилось, вхождение в единое правовое поле было серьезным и очень непростым, болезненным процессом. Но все равно для меня это был, опять-таки, эйфорический период работы. Пришла я с чувством полета.

А уходила немножко с грустинкой – от того, что все в жизни когда-нибудь заканчивается. Так что могу сказать только слова огромной благодарности за то, что в моей жизни такой период был. И был плодотворным. Можно похвалюсь: я была депутатом четырех созывов нашего парламента, как и мой отец, Атлас Булатов. Была депутатом от Кукморского избирательного округа, думаю, отцу за меня не было бы стыдно. Правда, когда я впервые избралась, папы уже не было в живых...

– Вы как-то рассказывали, что ваш отец, проработав 20 лет первым секретарем, так и не обзавелся ни дачей, ни машиной, ни богатым бытом. И так это объяснял: «Зато я сплю спокойно». Можете вслед за ним сказать то же о себе?

– Сплю я точно спокойно, никаких бизнесов – ни законных, ни незаконных – у меня просто нет. Считается, что предпринимательство у татар в генах, но, на самом деле, архетипы у всех разные. Поместите меня в самые замечательные бизнес-условия, и я этот бизнес развалю (смеется). В каждом народе есть представители разных архетипов, то есть у каждого человека есть набор превалирующих качеств. Есть, к примеру, архетип героя, есть предпринимателя, купца и так далее. Например, Минтимер Шарипович по архетипу – Отец Нации. Рустам Нургалиевич [Минниханов], я думаю, – Воин, двигатель достижений, меня поражает его нацеленность на результат, на победу. Я сама по архетипу, наверное, защитник и просветитель. Я всю жизнь стучусь в какие-то двери, с чем-то борюсь во вред себе, защищаю слабых, что-то пробиваю, в чем-то убеждаю.

А делать бизнес для себя – этого, увы, у меня в генах нет, как и во всем нашем роду. Моя мама учитель, заслуженный учитель РСФСР, преподавала историю. Ее отец, наш дедушка Сабиржан, который без вести пропал на Великой Отечественной, был учителем химии и физики, директором школы. Дальше род с маминой стороны восходит к муллам, просветителям, соединяется с Ризаэтдином Фахретдином.

Но папа про свой спокойный сон говорил не поэтому. Тогда ведь всюду были запреты. Например, на даче из соображений противопожарной безопасности нельзя было построить баню. Может быть, пожарных машин не хватало, не знаю. Бани, кстати, все равно строили и топили потом с разными ухищрениями.

Но да, сплю я абсолютно спокойно, еле голову до подушки доношу. Но сказать, что «мне и рубля не накопили строчки», не могу, потому что мы с мужем всю жизнь работали, он рекламщик и тоже хорошо получал, декларации, как положено, заполняли. И дача у нас есть, и машина хорошая. Просто время сейчас другое. Было бы непонятно, если бы у нас ничего не было. Это означало бы, что мы бездельники.

– Когда вы были ребенком и жили в Кукморе, в район с концертами приезжали и Ильгам Шакиров, и Альфия Авзалова, и другие известные люди. Вы их видели, но «не осознавали величия момента», как сами говорили. Сейчас, когда эти легенды ушли, ценно каждое воспоминание о них. Какими они вам запомнились?

– Это был подарок судьбы, когда приезжали любимые артисты, известные писатели. Они бывали у нас в доме, я тогда действительно не понимала, что это великие люди. В памяти осталось, что все они были очень простыми. Когда в театре Камала отмечалось 80-летие Ильгама Шакирова, я, как зампред Госсовета, по поручению Фарида Хайрулловича Мухаметшина пришла поздравлять великого сына татарского народа. И вот мы стоим на сцене, я произношу пламенную речь, и вдруг Ильгам абый подходит сзади, берет меня под руку и шепчет на ухо: «Слушай, так хорошо рассказываешь! Откуда ты все это про меня знаешь?» (Смеется.)

Альфия Авзалова тоже была удивительный человек. Вот они, допустим, приезжают в Кукмор. Первый секретарь из великого уважения приглашает их поехать на пикник. И они едут – не потому что должны там петь, «украшать общество». Нет, это просто общение. И, думаю, для них тоже было в радость, что их так любят и так принимают.

Или такой случай. Однажды я позвонила Альфие Авзаловой по работе. Телефон долго не отвечал, потом она, наконец, взяла трубку и говорит: «Я только что приехала из Москвы. Когда ехала с вокзала, увидела – валяется прилично одетый человек, уже примерз к сугробу. А я проехала мимо и сейчас про него вспоминаю. Он же там замерзнет! Я сейчас возьму такси, поеду, заберу его домой, отогрею, накормлю». Я ей: «Альфия апа, вы что, зачем вам это нужно? Это же бомж какой-нибудь, наверное». – «Да никакой он не бомж, приличный человек! Он сейчас замерзнет и умрет, а я буду себя ругать, что не помогла ему».

Она уже болела сильно, ее саму спасать надо. Говорю: «Альфия апа, сейчас есть такая установка: если человек двадцать минут лежит и не может встать, его увозят. Его там уже нет». Выдумала, понятно. «Даже и не думайте, говорю, вы устали с дороги, отдыхайте, пейте чай спокойно».

Удивительные были люди – великие и такие простые.

«И вот тогда у меня очень сильно зашкрябало на душе»

– Помните свои журналистские удачи или, может быть, неудачи в первые годы работы?

– Да, кое-что запомнилось. В одной из командировок попался в руки материал: комбайнер в одном пригородном районе, который во всем искал свою выгоду. Если, скажем, его не направляли на поле с высокой урожайностью, он поднимал скандал. Остальные просто шли и работали там, куда пошлют. Он и внешне очень выделялся, ходил в белой рубашке, а все остальные комбайнеры были чумазые, в замызганных футболках. Ну вот такой чудик. И он считал себя непризнанным, а его просто не любили, потому что он не вписывался в эти советские ценности, где все равны, каждый другому брат, все друг друга поддерживают, и так далее.

Я написала о нем материал, получилось неплохо, меня даже направили с ним в Москву на форум молодых журналистов, который проводил ЦК ВЛКСМ. Наши тексты там, на секциях, разбирали звезды журналистики. Первым анализировали мой, рассказывали, какой хороший, вдохновляющий текст, учит быть честным, порядочным человеком и другом.

А закончилась эта история тем, что когда началась уборочная страда, я случайно увидела своего героя на железнодорожном вокзале с огромным чемоданом. Он садился в поезд куда-то в сторону Урала. И тогда у меня очень сильно зашкрябало на душе. То есть, по всей видимости, в колхозе началась уборка, а его там после выхода моего материала уже совершенно отвергли. Вот так. «Как слово наше отзовется».

– Думаете, он переезжал?

– Думаю, да. Я почему вспоминаю этот материал? Потому что времена-то изменились. То, что я тогда вместе с газетой, с моими коллегами, отвергала, стало действительностью. Все перевернулось, теперь, наоборот, нужно уметь зарабатывать любыми способами и, не моргнув глазом, можно перешагнуть через другого.

И еще одну историю расскажу. Это 1982 или 1983 год, я к тому времени уже стала, скажем так, крепкой руки журналистом, заведовала отделом комсомольской жизни. В какой-то момент редактор наш приболел и возложил свои обязанности на меня. А в эти дни в Казань приехал очень известный эстрадный певец и композитор. Он давал концерт в Молодежном центре, и мы направили туда нашу журналистку из отдела культуры. И вдруг через пару часов она возвращается с вытаращенными глазами и говорит: «Это невозможно, он меня толкнул!»

Выясняется, что артист претендовал на получение премии Ленинского комсомола, объезжал все регионы и требовал, чтобы местные комсомольские вожаки вручали ему грамоты о том, какой он замечательный. Но это же неправильно – так вымогать награды! Наш обком ВЛКСМ отказался. Певец (рассказывает наша журналистка) так орал... «Где эти ср...ные комсомольцы?! Почему грамоту не несут?» Журналистка представилась, попыталась задать вопрос, он сказал «Пошла вон!» и толкнул ее. А она маленькая, худенькая, упала.

И вот она сидит у меня, возмущается, плачет, спрашивает: что делать? Я говорю: пишите. Она написала, мы поставили в номер. А такой материал о звезде в советское время – это просто совершенно невозможное дело. Я еще думала, что обллит не пропустит, но там махнули рукой. Но я-то беспокоюсь – за газету, за редактора, за себя, конечно. Поехала вечером к Путилову домой, показала ему гранку. А он прочитал и говорит: «Молодец, Римма, печатайте!»

«В 69 лет села за руль. Иногда приходят штрафы за превышение на один-два километра»

– У вас были авторитеты среди татарстанских журналистов?

– Назову, наверное, Марселя Харисовича Зарипова, собкора «Советской России», единственного лауреата премии Тукая, который получил ее за публицистику. Мы с ним были в добрых отношениях, я его просто обожала и, конечно, уважала.

Однажды мы отмечали его юбилей в Доме журналистов (тогда он был на улице Тельмана). Сидели до четырех часов утра. Я говорю – всё, ребята, я больше не могу, мне сейчас в командировку, давайте расходиться. Кое-как всех гостей, извиняюсь, вытурила, съездила домой и в путь. Часов в семь проезжаю площадь Свободы. И вижу у киоска «Союзпечати» человека с длинными седыми волосами, похожего на Марселя абый. Остановила машину, выхожу – действительно он. Причем совершенно бодрый, свежий, как будто и не гулял всю ночь. Я ему: вы что тут делаете, мы же только что разошлись? А он отвечает: «У меня в «Республике Татарстан» сегодня материал выходит. Пришел купить номер, а то потом нигде не найду».

Вот до чего были крепкие люди (смеется). Ну мы, наверное, не так уж и сильно ели-пили, больше общались.

– Чем вы сейчас занимаетесь?

– Я занимаюсь тем, чем не получилось заниматься во время этой бешеной работы. В прошлом году, в 69 лет, села за руль. Иногда мне даже приходят штрафы, когда превышаю скорость на один или два километра, это очень обидно (смеется).

На день рождения мои близкие подарили мне электронное цифровое пианино. Меня из 4-го класса музыкальной школы выставили за неуспеваемость, когда я начала заниматься общественной работой, – просто уже не хватало сил на все. А желание сесть за рояль и сыграть есть. И я решила, что буду восстанавливать эти навыки.

Когда перестала ходить на работу, первые месяца два был какой-то «псих» – просыпаешься ночью и думаешь: так, какие сегодня встречи, какие мероприятия, что надо написать, где выступить? Потом понимаешь: боже мой, свобода! Какое счастье – не надо никуда идти.

Сейчас я с удовольствием общаюсь с семьей. С сыном, который учится на первом курсе Института культуры на оператора и фотографа. Он сам выбрал эту профессию, ему нравится, и он уже, между прочим, очень хорошо работает.

– Книгу не думаете написать?

– Все коллеги меня к этому подталкивают. Может быть, и начну писать. У нас ведь тот период 90-х годов толком так и не изучен и не отрефлексирован.

В 2020 году, когда было 100-летие ТАССР, я собрала книгу про своего отца под названием «Кукмор. Эпоха Булатова». Часть сама написала, часть – папины соратники, коллеги. Книга очень хорошо разошлась, прямо из рук вырывали, что называется. И оказалось, что многое еще не дописано. Мы продолжаем поиски наших корней и с маминой стороны. Так что есть о чем подумать. Но пока мне не пишется, все это только в голове.

Редакция «Татар-информа» поздравляет легенду татарстанской журналистики, отдавшую шесть лет и нашему изданию, с 70-летием и желает ей жизненного и творческого долголетия.