«Гумилев в интервью заявил, что “всю жизнь защищал татар от клеветы”»

«Я всю жизнь защищал татар от клеветы»

– Какую роль Гумилев сыграл для популяризации истории татар?

– Говоря о заслугах, об огромном вкладе Льва Гумилева в науку необходимо подчеркнуть его роль в изучении татарской проблемы. В Казани на Петербургской улице впервые в мире был поставлен памятник, на котором высечена его фраза, которую он сказал в интервью казанскому журналисту Альянсу Сабирову: «Я всю жизнь защищал татар от клеветы». И это настоящая правда. Потому, что все его труды так или иначе направлены на изучение прошлого, в том числе и татарского народа. А их яркость и полемичность, научность и доказательность срывала паутину лжи с нашей истории.

Действительно, несколько его книг, в частности «Черная легенда», стали ответом по евразийскому вопросу. В этой связи надо отметить, что его авторитет в науке был высок, но официальная наука его сильно не любила и не признавала. Тот же самый академик Рыбаков, другие русисты, московские археологи его не просто не любили, его ненавидели. С другой стороны, у него просто был иной подход: он предлагал изучать историю Руси с точки зрения, что Россия – это скорее Азия, чем Европа. А они старались показать с точки зрения самобытности, что она сама в себе варилась и немного обменивалась с Европой. Как в свое время говорил Пушкин: «Русь поставила щит на пути степной агрессии азиатских орд». У Маркса были похожие высказывания, мол, арабы принесли в варварскую Европу математику, медицину, астрономию и много всего, а татары – ничего, только разоряли. А Гумилев возражал: «Ну как же так? Сама Русь изменялась и преобразовалась в эпоху Золотой Орды». То, какой она была в домонгольский период и какой стала в период величия Москвы, – это два разных этноса. Она была периферийным государством, а стала мировой евразийской державой и в этом ключе стала развиваться. Такой подход государственников к России нужно было пересматривать, тут и было место татарам, которые до этого в истории России никак не присутствовали. И он ломал этот стереотип и показывал, что у татар была своя история и, объединившись с русскими, они создали империю. Тогда получается, что нужно изучать татарскую историю тоже как самобытное явление, что до него никто никогда не делал. Или делал частично и не так ярко.

Как раз таким образом одним из первых стал изучать татар, татарскую историю Альфред Хасанович Халиков. Он интересно рассказывал, как впервые познакомился с Гумилевым. Поехал на какую-то конференцию по истории Средних веков, в том числе по археологии, по кочевникам. Говорит: «Лежу в номере, что-то читаю, и заходит сутулый человек и говорит: «Молодой человек, здравствуйте! Вы в технике разбираетесь?» Отвечаю: «Более или менее». – «Сломайте, пожалуйста, это радио!» Гумилев терпеть не мог музыку! Я подозреваю, что в лагере целыми днями крутили музыку, ну или радио было включено. Халиков с юмором всегда рассказывал эту историю. И отзывался о Гумилеве как об интересном рассказчике со своеобразным взглядом на историю Евразии. И часто на него ссылался, хотя, я повторяю, у москвичей это вызывало зубовный скрежет. 

Конечно, сам Лев Гумилев не был настоящим археологом, вряд ли был этнологом, но он будит мысль, дискуссии, указывал на тонкие места в старых догмах и боролся против косности и глупости. Любил эпатировать публику и быть независимым, имел свой взгляд на совершенно разные проблемы.

«Если какие-то его взгляды сейчас уже устарели – это в первую очередь по теории этноса»

Миркасым Усманов тоже написал интересную рецензию на сборник статей «Татаро-монголы в Азии и Европе», в котором присутствовали статьи Гумилева. И он указывал на ошибки. Потом поехал на конференцию и встретился с Гумилевым. Сначала они разговаривали на повышенных тонах, а потом пошли, выпили чаю, успокоились и после этого переписывались и дружили. 

Как бы то ни было, вклад его в развитие татарской науки огромен, хотя и не лежит на поверхности. Но надо понимать, что своими трудами – «Поиски вымышленного царства», а чуть позже «Черной легендой» – он сломал эти стереотипы и дал возможность татарским историкам, глядя на это, разрабатывать историю и искать не то, чем и как мы относились к Европе, а раскрывать, что за нами вся Азия и что мы – часть большой истории. Открыл, как нужно рассматривать историю Евразии и какое место мы должны занимать в этой истории. 

Вполне очевидно, что его вклад в науку – это создание средневековой истории степной Евразии как самостоятельной, сложной и противоречивой, но цельной эпохи. Привлечение внимания к проблемам климата и его роли в истории – это сейчас один из передовых направлений в мировой науке. Его «Ритмы Евразии» – это попытка внести порядок и систему в прежде хаотичные процессы войн, миграций и набегов. Ну и третье, он начал излагать историю не как поминовение усопшему, а живо и ярко. Не боялся он и расшатывать старые догмы и обветшалые схемы, которые этим мертвые слова прикрывали.

Но будем честны. Как и у всякого Наполеона, у него были и свои Ватерлоо. Именно поэтому я не считаю, что ему заслугу можно отнести все его труды по «Этногенезу и биосфере Земли», «Географии этноса в исторический период» и т.д. Если какие-то его взгляды сейчас уже устарели – это в первую очередь по теории этноса. Когда он это развивал, она имела какой-то научный вес, потому что она шла вразрез с общепринятой тройственной структурой этнических процессов, как это было в сталинских учебниках: племя – народность – нация. И совершенно справедливо пытался внести какую-то новизну в эту затхлую тему. Но игры со смыслами, его попытка найти защиту в естественных науках закономерно привели его к биологизации социальных процессов, превращению живой истории людей в действие каких-то роботов – пассионариев и инертных масс. Все это так или иначе являлось зеркальным отражением той же советской концепции этноса, разрабатываемой Ю. Бромлеем, только еще более биологической. При всей попытке сказать что-то новое, он воспроизводил привычную примордиалистскую схему – когда этнос считается чем-то с рождения присущим каждому человеку. То есть татарин уже рождается татарином, а русский – русским. А вот если что-то идет не так, то это «химера», по его схеме.

«Знаете что, я и так уже много сделал. Давайте, сами татары, пишите и изучайте свою историю!» 

И именно в этом пункте я не могу согласиться с ним. Он полагал, что татары погибли все на берегах озера Буир-Нур от мечей воинов Чингисхана. А когда в Европу пришли монголы, то их по ошибке (непонятно, кого и почему) стали назвали татарами. Произошел, как он говорил, «этнический камуфляж». А. Х. Халиков воспринял эту теорию, сделав ее основой своей булгарской теории происхождения татар. Но так это не работает. Почему-то другие народы не перенимают чужие этнонимы, а тут как-то случилось. Нашлись татары и в составе войск Чингисхана. Значит, это был не только «камуфляж». И так далее. 

Все эти вопросы оставались без ответа или ответы татар не устраивали. Я слышал рассказы татар, которые разговаривали с Гумилевым, пытаясь получить от него ответы, но когда они слишком начинали спорить и доказывать, он отвечал, мол, если бы я сдал бы все отгадки на татарскую историю, то меня бы вообще из ГУЛАГа не выпустили. 

Другой человек мне рассказывал, что встречался с Гумилевым незадолго до его смерти. Он был уже больной, но согласился побеседовать. На предложение этого человека написать историю татар он ответил: «Знаете что, я и так уже много сделал. Давайте, сами татары, пишите и изучайте свою историю!» И он был прав. Свою историю мы представим сами и уже это делаем с успехом.

Кроме того, его теория этноса, которая довольно стройная внутри себя, но не подкреплена какими-то фактами. Он часто закруглял углы и представлял теорию законченной и не любил, когда ему задавали неудобные вопросы. Его теории пассионарности не прижились среди историков, и сейчас ею никто из серьезных историков не пользуется. Но среди политологов почему-то эти концепции пассионарности, суперэтноса и такие конструкты очень внедрились. И стали основой для разных политологических штудий типа геополитики. Возможно, потому, что это и не науки, а какое-то шаманство.

Надо сказать, что его евразийство – это скорее неоевразийство, потому что основой и концепцией тех евразийцев, С. Трубецкого, Г. Вернадского и П. Савицкого (с которым Гумилев долго состоял в переписке), было православие. И они считали, что да, мы, конечно, азиаты «с раскосыми жадными глазами», но мы – православные азиаты и должны сплотиться вокруг этой основы. «Комплементарные этносы» – как любил говорить сам Гумилев. А поскольку он был человек не христианский, а советский, то он считал, что его евразийская нация – это, условно говоря, политическая нация. Его подход ближе к тому, что сейчас говорит Валерий Тишков, чем к позиции советских ученых. И хотя Гумилев вел длительную переписку с Савицким, видны противоречия. Когда Лев Николаевич предлагал сделать что-то совместное, Савицкий отказывал. А поскольку Савицкий не изучал кочевников так глубоко, скорее, только идеологический конструкт, и потому представить, что это – единый мир, он не мог.  

«Бытовой антисемитизм у него явно был, и он влиял на его труды, что самое плохое» 

Еще один сложный, спорный момент, очень часто вызывающий большие дискуссии и неудобства для людей, которые любят Льва Гумилева. И обычно это как-то считается говорить неучтиво. Но не сказать об этом тоже не могу. Я считаю, что Гумилев был если не антисемитом, то по крайней мере в бытовом отношении не любил евреев. И не просто как-то тихо ворчал про себя. Но едко и зло говорил о них. Например, что это не настоящий народ, а некая химера, которая разрушает здоровый этнос. В этом смысле вместо интересной книги о Хазарии у него вдруг возникает Иудео-Хазария как некая гибельная химера. Разумеется, это для науки неприемлемо. И это надо сказать четко и прямо. С такой наукой смириться я не могу. Понимаю, что его отца расстреляли чекисты, что его избивали на допросах те же чекисты-евреи, что его оппонентами часто были евреи, но это не повод так озлобиться и распространить свою боль на весь народ.  А он переносил ее не на отдельные личности, а на всех, не делая никаких скидок. В бытовом отношении у него тоже были проявления. 

Я как-то разговаривал с очень мудрым медиевистом Ароном Яковлевичем Гуревичем, разговор зашел про Гумилева, и он говорит: «Я расскажу случай. На одной из конференций Гумилев вдруг начал что-то рассказывать про химеры. Все промолчали, но в конце лекции я к нему подошел и говорю: «Со всем моим уважением к Вам, к Вашим родителям, я не стал выступать, но знаете, так нельзя. Вы рассказываете студентам такие вещи, которые граничат антисемитизмом». Он спрашивает: «Как Ваша фамилия?» – «Я Гуревич». – «А-а… Я вот Вашу книгу-то про ремесло читал. Конечно, так себе книжонка». Но дело в том, что эту книгу про ремесло написал Рабинович. Он ерничал, давая понять, что ни фамилия, ни суть вопроса его не интересуют. Какая-то такая бацилла у него была. К татарам он, может быть, относился идеально, но евреев он не любил. А такая ненависть не может не разрушать личность. Не может не влиять на достоверность и научность аргументов, построении концепции. А ведь именно так у него и получилось. 

Многим неприятно это слышать. Некоторые считают, что на него наговаривают, мол, у него было много друзей среди евреев, и я в этом не сомневаюсь. Однако опыт показывает, что наличие друзей-евреев не мешает антисемитизму. И этот самый бытовой антисемитизм у него явно был, и он влиял на его труды, что самое плохое. Особенно это проявилось в книге «Древняя Русь – Великая Степь». Вот там сказано, что эта химера проникает в русский народ. И после этого он начал в свою теорию добавлять, что есть псевдоэтносы, которые способствуют разрушению здорового этноса. Это совершенно нетерпимая вещь и в научном, и в бытовом смысле. 

«Благодаря его таланту он умел балансировать, не падая в бездну антинаучных штудий» 

Несомненно, он внес огромный вклад, когда очищал историю татар, но много у него есть такого, с чем мы не можем примириться. И потом, Гумилев, конечно, был энциклопедически образованным человеком, много чего читал, но при этом, когда я стал уже человеком преклонных лет и начал более критически относиться к его трудам, я стал замечать многие ошибки и огрехи. Думаю, это связано с тем, что он не получил систематического образования. Несомненно, если бы не трагическая судьба, он получил бы должное образование, стал бы настоящим ученым, возможно источниковедом, и талант бы его развился в нужную сторону. Возможно, он так бы и занимался историей тюрок. Но, к сожалению, репрессии вырвали его из академической среды, поместили его в нечеловеческие условия, где он пытался сохранить мысли и не прекращал работать. Он много чего добился, преодолел это, но преодолеть недостаток академического образования он не смог. 

Я уже потом, в более зрелом возрасте, когда стал читать его книгу «Поиски вымышленного царства», удивился: как же я пропустил? В первой же главе написано: «Некоторые говорят, что надо изучать источники и даже скрупулезно изучать. Но что такое «скрупулезно»? «Скурпула» – это маленькие камешки, которые попадают под пятку легионера в его сандалию. Что делает легионер? Берет и стряхивает эти камешки и идет дальше. Вот так надо поступать с источниками». То есть это совершеннейший антиисторический и антиисточниковедческий подход. Тем более что и с точки зрения латыни это неверно. Скрупул — античная весовая единица, а не камень, и просто выбросить его нельзя. Перефразируя, можно сказать, что наука не может ни на гран отступить от истины, иначе она не будет наукой. А тут такое. 

Получается, что в источниках нет истины и каждый праве выбирать себе объяснение по вкусу. Но наука так не строится. Наоборот, чем глубже мы изучаем прошлое, то лучше и полнее понимаем источники, и прогресс истории как науки лежит в плоскости источниковедения, а не вольной интерпретации. Провозглашая отказ от углубленного изучения источников, Лев Гумилев, по сути, провозглашал отказ от научного подхода. И если благодаря его таланту он умел балансировать, не падая в бездну антинаучных штудий, часто, во всяком случае, то у многих его эпигонов такого таланта не было.

Вслед за ним появилось огромное число людей, не стеснявшихся писать явные выдумки и ложь, – М. Аджи, Фоменко, Носовский и многие другие. Дело в том, что у Гумилева был легкий, красивый стиль, и он мог излагать мысли так, что человек не замечал этих сложностей и недостатков. А у многих это не получается: остается антиисточниковедческий подход, желание уподобиться Гумилеву и писать, что бог на душу положит, выдавая за исторические труды. То, что ему удавалось легко и органично, другим, почти никому не удалось. Можно только отметить, что и у него некоторые моменты требуют критического, внимательного, щепетильного отношения.

«Что касается подхода, то мне очень близок подход школы «Анналов»

– Через какую теорию сейчас нужно осмыслять татарскую, российскую историю? Какой подход, на ваш взгляд, самый оптимальный? 

– Я должен сказать, что самый правильный, самый разумный подход – это тщательное изучение источников. В источнике заложены все ответы. Надо только задавать правильные вопросы. После того как ответы будут получены, несомненно, на основе этой базы знаний мы сможем построить связанную историю. Конечно, если мы будем говорить только о источниковедческих проблемах, о сложности извлечения фактов из большой массы источников, об их дисперсности, оторванности от жизни, отрывочности, то никакой истории не будет. Идеально – изучить эти источники и написать так, как писал Гумилев. Но получается, что часто это несовместимые вещи. Конечно, к этому надо стремиться, и тогда оно было бы идеальным историческим сочинением. 

Что касается подхода, то мне очень близок подход школы «Анналов». Тойнби, Мишо, Гиббон – представители больших нарративов, как Соловьев или Карамзин в России. Они писали все, как в летописи – четко и по годам. Понятно, что история, даже событийная, — это нечто другое, и она может быть изложена в другом ключе. 

Но здесь у нас есть большие сложности: для татарской истории, думаю, мы еще не прошли этап больших нарративов. Академическую историю мы подготовили, написали, но у нас еще нет таких подробных историй. Этот этап, несомненно, пройдет, и мы будем стремиться изучать в таком ключе, проникая в глубь источника, а вместе с ним – в глубь жизни человека, его картину мира. И тогда нам откроется мир этого средневекового человека во всей сложности. Сейчас у нас этап, когда нужны строгие источниковедческие исследования. Но там, где много материалов татарской истории, например по XIX веку, уже есть примеры хороших трудов по жизни и быту татар, их картине мира, что называется истории повседневности. А для средневековой истории у нас нет столько источников, материалов, которые позволили бы реконструировать. Не сохранились, например, судебные дела – именно что-то повествовательное. 

Например, голливудский фильм «Последняя дуэль» построен на основе монографии, в которой происходил разбор конфликта, переросшего в судебный поединок. И через призму этого поединка можно понять, как думали, как действовали средневековые жители, как все функционировало. У нас, к сожалению, таких источников очень мало. Поэтому и подойти к такому этапу мы можем после того, как проведем большую источниковедческую работу.

Иными словами, идеальной работой должна стать история, написанная в строгом источниковедческом ключе, но стилем, подобным Льву Гумилеву. Это тот идеал, к которому мы должны стремиться.