Евгений Канаев: «Фотографу нельзя смотреть на людей отстраненно»

«Запредел» как-то не по нутру»

– Евгений Александрович, поводом для нашей встречи стал ваш с Рамилем Гали фотоальбом…

– …это даже не фотоальбом, а ретро-проект. Альбом, в котором 106 фотографий на двоих, – только часть проекта, он как бы оформляет нашу заявку на Тукаевскую премию. Помимо альбома будет наша общая с Рамилем выставка в апреле и все то, что мы на ней продемонстрируем.

– Каким вам запомнилось то время, о котором рассказывает фотоальбом?

– Во-первых, мы были еще не такими старыми. Даже, наоборот, молодыми. А молодость, как известно, не склонна слишком горевать. Хотя времена были не совсем хорошие и было понятно, что становится все хуже. Тем не менее у нас был какой-то оптимизм. По крайней мере, лично я думал, что все плохое когда-нибудь закончится и наступят более спокойные и творческие времена.

– Это как-то отражалось на том, что вы снимали?

– Да, я избегал снимать чернуху. Если видел, например, пьяного на земле, желания снять его никогда не возникало, потому что ему и так хреново. У людей могли быть разные ситуации, не хотелось ловить на этом какой-то хайп. Но так у меня было всегда. Просто моя природа такая, «запредел» мне как-то не по нутру.

Фотографы же снимают по-разному и разные сюжеты, это зависит от характера. Кому-то нравится чернуха, они кайф в этом находят или просто возможность продвинуться. Многие фотографы в конце 80-х – начале 90-х, чтобы как-то прозвучать, так и делали, и все это вывалилось в прессу. А мне нравилась неспешная, гармоничная, красивая фотография. И сейчас нравится.

– То есть, например, ветерана чеченской войны, молодого парня без ноги вы бы тогда не сфотографировали?

– По заданию редакции сфотографировал бы, а специально для себя, наверное, нет. Вообще я, даже работая в газете, в основном снимал для себя. Работе это не мешало. Наоборот, часто бывало так, что сниму что-то для себя, а редактор или журналист, глядя на фотографию, уловят какую-то свою линию и придумают небольшой текст под него.

«Старая Казань разная. Туалеты тоже попадали в орбиту, но в целом во дворах было очень интересно»

– Мне запомнились ваши сюжеты из казанских трущоб. Вам жаль, что эти трущобы канули в Лету?

– Ну, трущобы как таковые я особо не снимал. И это они для вашего поколения трущобы, а мы, в принципе, в таких домах жили. Не я лично, но многие мои знакомые. Я постоянно там бывал и даже не предполагал, что это трущобы. Думал, что раз люди там живут, значит, есть какие-то бытовые условия. Ну, понятно, что в туалет приходится на улицу ходить. Но мы же жили тогда и не думали, что что-то может быть лучше или хуже. Жили себе и жили. Ну, туалет на улице, ну и что? На даче он тоже на улице, ничего страшного в этом нет.

Я бы сказал, что снимал не трущобы, а старую Казань. А она была разная. Туалеты тоже попадали в орбиту (смеется), но в целом во дворах было очень интересно. Казань же состояла из дворов, где никаких шлагбаумов и заборов не было. Заходишь, а там, например, куча старых «Побед», «Москвичей» без колес, уже на вечном приколе. Я пытался найти в этом художественную жилку, потому что читателям все интересно. У кого-то, может быть, и ностальгия по этим машинам была. А потом, нашу газету «Татарстан яшьләре» выписывали в основном в районах, и сельскому читателю могло быть интересно, как выглядят казанские дворы.

– Как вас занесло в татарскую газету?

– До 1991 года я был фотолюбителем. В «Татарстан яшьләре» тогда работал как раз Рамиль, его позвали в другую газету, и он пригласил меня на замену себе. Я пришел, показал свои фотографии редактору, тут же устроился и начал работать.

– То есть работали в татарском коллективе, ездили по татарским районам. Успели выучить какие-то татарские слова?

– Какие-то выучил, конечно. А иногда понимал по контексту, по проскакивающим русским словам. Едешь, например, в машине в командировку, остальные по-татарски вовсю общаются. Что-нибудь такое скажут, я – раз, и засмеюсь. Они говорят: ты что, понял, что мы сказали? А я по одному русскому слову понял, о чем речь шла, по какому-нибудь «шлангу», допустим. Не буду говорить, о чем они в итоге говорили (смеется), но, в общем, понимал многое.

– А до 1991 года вы где работали?

– На судостроительном заводе имени Горького в Зеленодольске. Сначала сборщиком-достройщиком, потом монтажником, потом перешел в планово-производственный отдел.

– Кто ваши родители?

– Они родились в деревне, потом перебрались в город и работали на том же судостроительном. Папа был инженерно-техническим работником, мама – служащей.

«На улице не нужно пытаться снять исподтишка. Хотя иногда приходится и так»

– Давайте расскажем читателям, что от вас в фотоальбоме «Поэзия и проза переходного периода. Татарстан в 80-90-е годы».

– Я очень часто снимал людей и вместе с ними животных. Когда человек со своей кошкой или собакой, это подразумевает, что он любит своего питомца. А я по характеру был скромный человек, мне даже сложно было поначалу к людям подходить, но благодаря вот этой любви к животным мог подойти к любому и попросить о съемке. Даже и просить особо не надо было, они и сами рады показать свою животинку. Или, там, дети с собаками-кошками бегают. Они в своей среде, просто живут, и это мне тоже было комфортно снимать – не было проблем с контактированием, животные стирали эту границу. И еще я понял, что на улице не нужно пытаться снять сюжет исподтишка, хотя иногда приходится и так. Нужно идти и налаживать контакт.

Потом, мне очень близок мотив реки, большой воды. Я же волжанин, родился на реке. Любил снимать Свияжск, еще в те дотуристические времена, когда он был островом. Там была ни на что не похожая жизнь, отдельный мир как бы вне времени. Например, когда кто-то умирал, его тело перевозили на лодке на другой берег, где было кладбище. А зимой везли на санях.

– Какие-то удивительные моменты из съемок тех времен вспомните?

– Удивление бывает, когда вдруг сам собой получается шедевр. Например, я любил ходить на перекресток Федосеевской и Зои Космодемьянской в Казани. Там для меня всегда что-то происходило – и людей много было, и животных, и колонка была. Люди подъезжали к ней с ведрами, с бидонами, вокруг все время происходила какая-то тусня. Мне это интересно, потому что я стараюсь не только остановить момент, но и рассказать какую-то историю, желательно с продолжением, которое может додумать зритель. Поэтому и ходил часто в свободном полете, не по заданию редакции. Сейчас это называется «стрит», а мы тогда называли жанровой фотографией.

И вот там в 1996 году я снял одну из лучших своих фотографий, она так и называется «Вокруг колонки». Мне просто повезло, что я поймал такой момент, когда все совпало. Вплоть до угла, под которым выливается вода и под которым ребенок отставил ногу, чтобы толкнуть велосипед.

«Все говорили про группировки, а я их особо не видел»

– То есть пленку вы не жалели? Раз все время ходили снимать в свободном режиме.

– Нет, пленку мы вообще никогда не жалели, ее жалеть – последнее дело. Она у нас всегда была.

– Но были же времена, когда ее расход в редакциях нормировался? Тридцать кадров в неделю, кажется.

– Нет, этого я уже не застал. Мы пленку в редакции и не брали, сами на «Тасме» покупали. И фотоаппарат первые несколько лет у меня был свой, почему-то даже мысли не было попросить у редакции.

– Вы находите какие-то особенности у казанской или татарстанской фотографии?

– Все говорят, что они есть, но я как-то не задумывался об этом. Как и с «казанским феноменом» – все про него знали, все говорили про группировки, а я их особо не видел.

– В Зеленодольске их не было?

– Да я и в Казани-то этого не видел. Ну, просто с кем общаешься, то и видишь. Я с ними не общался. Хотя бывали, наверное, какие-то столкновения. И в газетах об этом постоянно читал. Но, мне кажется, это было преувеличено прессой, даже не татарстанской, а центральной.

А с точки зрения фотографии... Была известная группа «Тасма». Я в нее не входил, хотя иногда меня почему-то включают. Их фишка была в том, что они снимали в полный кадр, по примеру Анри Картье-Брессона. Это было их кредо. То есть они не кадрировали, не обрезали фотографии, даже оставляли темную рамку по краям кадра, чтобы было видно, что он полный.

– Почему вы не входили в «Тасму»?

– Потому что жил в Зеленодольске и ходил в зеленодольскую фотостудию при ДК им. Горького. И главное, «Тасма» была немного раньше, к тому времени она уже распалась. Про «Тасму» знала вся Россия, про нее говорили, а как таковой ее уже не было. Но в Казани были ребята, которые хорошо снимали. И снимали именно то, что видели на улице. Не по заданию редакции, не съезды и митинги, а то, что им хотелось.

– А сегодня вы каким фотографом себя считаете – стрит-, пейзажистом, портретистом?

– Всегда считал себя пейзажистом, но прошло сколько-то лет, я уже в газете поработал и однажды понял, что мои лучшие снимки – это все-таки стрит-фотография. Но пейзажи тоже люблю снимать. И портретов много снял, особенно девчонок в свое время. Это же всегда так, где фотографы, там и девушки.

– Ню снимали?

– Нет, я скромный парень, у меня ню не было (смеется).

«Как ты подойдешь к человеку, если у тебя на роже написано, что ты его снимок используешь?»

– Среди фотографов сейчас огромная конкуренция, в том числе из-за цифры. Кто в ней выживает?

– Сегодня уже не столько цифра создает конкуренцию, сколько искусственный интеллект. Не знаю, что вообще останется. В соцсетях все женщины обрабатывают свои фотографии искусственным интеллектом. Ничего плохого в этом нет, конечно, может, это игра такая – посмотреть на себя молодыми. Но и это поветрие все-таки, думаю, закончится, потому что люди опять захотят настоящего. Я думаю, выживет тот, кто любит фотографию. Если ты любишь фотографию, у тебя и получается лучше, чем у того, кто снимает для заработка, вообще в конъюнктурных целях. Для того чтобы чего-то достигнуть, надо все-таки любить свое дело, это не только про фотографию.

Другое необходимое условие – нужно любить людей. Нельзя смотреть на них свысока, отстраненно. Как ты подойдешь к человеку, если у тебя на роже написано, что ты сейчас его сфотографируешь и где-то этот снимок используешь? Я, когда фотографирую, даже не думаю о том, чтобы где-то это использовать. Ну и если человек неудачно получился, сам никому этот снимок не покажу, ни редактору, ни кому-то еще, где мог бы пристроить. Они, может быть, и ухватились бы за какой-то ход, но мне это было неинтересно. Никогда у меня не было задачи обязательно воткнуть, пристроить свою фотографию.

Еще мне всегда было интересно подловить юмористический момент. Но для этого надо, во-первых, самому обладать чувством юмора, а во-вторых, снимать смешное вообще очень сложно. Сам смех-то снять нетрудно, трудно поймать забавный момент. Он может быть за одну десятую секунды до или одной десятой секунды после. Просто проскочит, и все, уже не смешно и не интересно.

– То есть желательно предугадывать?

– Да, ты должен понимать и предугадывать, куда может вывернуть ситуация. Это тоже приходит с опытом. И опять же, раньше сказали бы – не надо жалеть пленку, а сейчас скажем – не надо жалеть кадры, нужно всегда быть готовым к тому, что может произойти.

– А сегодня вы с фотоаппаратом?

– Да, он в машине остался. Сейчас еще и телефон выручает, хотя на телефон я редко снимаю – так, родственников на какой-то гулянке (смеется). Фотоаппарат на эти гулянки уже и не беру, у всех телефоны, все сами снимают.