Далекое-близкое//ЭНВЕР-ПАША. НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ТАМЕРЛАН//31 марта, №12

С одной стороны — Энвер и его друзья представляли политические силы, в недавнем прошлом потерпевшие крах в попытках сохранить многонациональную турецкую империю, базировавшуюся на авторитарном режиме, и теперь мечущиеся в поисках новых ориентиров, сделавшие кое-какие выводы из поражений и пристально приглядывавшиеся к Советской России с ее громкими лозунгами борьбы против колониализма и неоколониализма. Обещания, данные большевиками народам также развалившейся российской империи, были грандиозны и кое в чем начали выполняться...

С другой— группа молодых и честолюбивых лидеров национально-государственных образований России, усвоивших азы марксизма в ленинском варианте, но уже начинавшие опасаться восстановления империи в “красном” обличии. Причем, Султан-Галиев и Фирдевс в научно-интеллектуальном плане явно превосходили своих собеседников и оппонентов с турецкой стороны. Стороны сначала обменялись довольно резкими оценками политических ошибок прошлого. Так, Энвер и Джемаль упрекнули оппонентов в том, что они — и особенно Султан-Галиев, — активно способствовали и даже были инициаторами разгона республики “Идель-Урал”, не притязавшей официально на сепаратное от России существование.

Заметим, что ее лидер Садри Максуди в это время находился уже в Европе, искал контакты с союзниками и, конечно, не жалел слов для разоблачения “национал-предателей” вроде Султан-Галиева и Вахитова. Эти его доводы знали и турки, причем Кемаль Ататюрк и Энвер довольно благожелательно относились к Садри Максуди и его группе.

Ответные аргументы Султан-Галиева были неожиданны и даже парадоксальны. Он заявил, что создание “Идель-Урал” стало бы серьезным ударом по большевикам и, возможно, в какой-то мере способствовало бы их поражению. Поражение большевиков автоматически ухудшало положение Турции в борьбе с притязаниями стран Антанты на ее расчленение. Поэтому — заявили Султан-Галиев и Фирдевс, — разгон “Идель-Урала” косвенно укреплял Турцию. Конечно, политическая логика тут весьма замысловатая, но в этом что-то есть.

В свою очередь Султан-Галиев заявил, что Энвер и его соратники (султан был фигурой декоративной) во многом способствовали поражению Турции своей имперской политикой подавления национальных движений арабов и курдов и жестокостями по отношению к армянскому населению, толкавшими его в лагерь дашнаков-экстремистов.

Энвер частично признал правоту этих аргументов. Чисто по-человечески Султан-Галиев и Энвер симпатизировали друг другу. Однако почвы для каких-либо совместных шагов не было. Они стояли на чересчур различных позициях. Для Султан-Галиева коммунизм был тогда делом жизни, для Энвера — временным, тактическим увлечением. “Прозрение” придет к Султан-Галиеву позднее.

1921 г. стал переломным для советско-турецких отношений. Кемаль доказал живучесть созданных им военно-государственных структур, и советское руководство сделало свой окончательный выбор в его пользу. Приехавшая в Москву турецкая военная делегация встретила радушный прием, состоялись беседы с Лениным, Сталиным, Троцким. 16 марта заключается договор “О дружбе и братстве”, предусматривавший весьма выгодные для турок условия. Надобность в Энвере как “запасной карте” в политической игре миновала, и он это почувствовал. В июле 1921 г. Энвер покидает свою резиденцию в Москве, находившуюся в особняке на Софийской набережной, 14. Получив паспорт и другие необходимые документы на имя Бекирова, он направляется в Батуми. Там находится до конца сентября, обменивается письмами со своими сторонниками и, окончательно потеряв надежду и на Москву, где ему грозил арест, и на Анкару, направляется в Среднюю Азию. Последнее письмо из Батуми датировано 28 сентября.

Так началась завершающая часть его политической трагедии. Весьма интересные подробности взаимоотношений Кемаля и Энвера приводятся в книге А.Ушакова “Феномен Ататюрка” — пожалуй, первом довольно объективном и беллетризированном описании биографии этого незаурядного деятеля мирового уровня.

Тем временем дела другого триумвира — Джемаль-паши, ставшего военным советником короля Афганистана Аммануллы и советским “агентом влияния”, складывались неплохо. Создавалось впечатление, что он стал на время самой крупной турецкой военной фигурой в “политических шахматах” большевиков. В конце октября Джемаль был вызван в Москву и 2 ноября принят Сталиным вместе с полпредом в Афганистане Я.Сурицем. О значении, приданном этой встрече, можно судить по тому, что она продолжалась 3 часа: для Сталина, который терпеть не мог длинные и многословные совещания, это был “рекорд”, но дело того стоило. Джемаль убедил Сталина (а у него были и другие источники информации), что он может, пользуясь своим влиянием среди мусульман Пенджаба и долины Инда, начать в случае необходимости весной 1922 г. широкомасштабные военные действия против англичан. В искренности антианглийских настроений бывшего командующего армией на сирийском фронте, приговоренном властями Антанты заочно к смертной казни, сомневаться не приходилось. Правда, размеры помощи, требуемой Джемалем и пенджабскими племенами, показались Сталину чрезмерными. Но в целом встреча его удовлетворила, а Суриц получил инструкцию всемерно содействовать росту престижа Джемаля в Афганистане, используя свои дипломатические возможности.

“1. Мы должны оказать поддержку, сократив требования Джемаля вдвое, а требования повстанцев — процентов на 80.

2. Мы должны дать Джемалю в Кабул человек 10 или 5 опытных военных инструкторов-мусульман (таковые у нас имеются), формально — на помощь Джемалю, фактически — для контроля над правильностью расходования как денег, так и военного снабжения (Джемаль не возражает).

Для меня ясно, что в лице мусульманских племен, составляющих большинство в долине Инда и в районе Пенджаба, среди которых Джемаль пользуется большим влиянием, мы имеем некую базу, откуда можно нанести серьезный ущерб Англии, если последняя ударит весною или летом 1922 года. Кроме того, если мы дадим возможность Джемалю иметь в Афганистане, по крайней мере, бригаду (хорошо сколоченную) с нашими и турецкими инструкторами, тем самым создадим реальную базу для антианглийского влияния в Афганистане, что также очень важно для нас и без чего вторая задача (прямое воздействие на повстанческое движение в Индии) невыполнима. Все это нам обойдется в 100 000 рублей единовременно непосредственно вождям повстанцев, плюс 100 000 рублей золотом в год для содержания турецких и русско-мусульманских инструкторов, плюс 6000 винтовок (английских или немецких), плюс несколько миллионов английских ружпатронов, 12 пулеметов Максима, плюс 12 или 8 орудий, и наконец, одну мусульманскую типографию.

Примечание:

1. Несмотря на подписание в октябре 1921 г. англо-афганского договора, согласно которому Англия признавала независимость Афганистана, Советская Россия продолжала оказывать военную и материальную помощь повстанческому антианглийскому движению как в Афганистане, так и в соседних государствах. Отношения России и Англии в этом регионе остаются крайне напряженными.

2. Этот вопрос рассматривался на заседании Политбюро 3 ноября 1921 г. В решении, в частности, говорилось: “Ассигновать дополнительно 200 000 руб. золотом на указанные цели. Откомандировать двух вполне надежных товарищей, владеющих иностранными языками, и до пяти помощников”.

Несколько отклоняясь от темы, замечу, что в это время вся страна содрогалась в голодных конвульсиях. Вожди требовали конфискации имущества церкви, якобы для борьбы с голодом, грозясь расстрелять священников в назидание на многие годы, если те будут препятствовать грабежу. В Поволжье — эпицентре голода - умирали тысячи людей, людоедство стало приличным явлением. А мы тратили золото, чтобы “ужа-лить” других и “побирались” по всему миру, вызывая жалость честных людей. Увы, некоторые эти привычки вошли уже в наши политические “гены”.

Мы уже знаем, что в сентябре 1921 г. он покинул Батуми и направился в Среднюю Азию через Баку. Разгром турками греческой армии окончательно определил прокемалистическую ориентацию советского правительства, которая была закреплена поездкой Фрунзе в Анкару. Одним из условий, поставленных перед большевиками, видимо, являлось удаление из Батуми Энвера, поддерживавшего оттуда постоянные связи с его противниками в Турции. Сейчас трудно судить о наличии у Энвера четкого плана действий. В последнем письме из Батуми он сообщает, что, возможно, вскоре вновь вернется в Берлин. В Бухаре он встречался с рядом лидеров национальных антибольшевистских движений и некоторыми турецкими политическими деятелями, обосновавшимися в Средней Азии. Наиболее прагматически настроенные из них советовали Энверу вернуться в Европу через Москву и не рвать отношений с большевиками. На этой точке зрения стоял и известный лидер башкир Заки Валиди, порвавший с Советами в мае 1920 г., активно участвовавший в басмаческом движении и постепенно разочаровав-шийся в нем. Раздираемое племенными и клановыми противоречиями повстанческое движение, по мнению Валиди, теряло перспективы, и вряд ли Энвер мог его спасти.